Александр Аузан: «. . . они будут смотреть на 20 лет вперед»

  Издание Полит.ру публикует стенограмму лекции декана экономического факультета МГУ им.М.В.Ломоносова, доктора экономических наук Александра Аузана «Цифровая экономика: человеческий фактор», которая состоялась в рамках научного лектория «Лобное место» на Книжном фестивале «Красная площадь». Разговор шел о том, что происходит, когда технология становится экономикой, о человеческом капитале, который для цифровой экономики важнее денежного, а также о том, почему «цифра» несет угрозу деградации интеллектуальных способностей.

Александр Аузан: Есть такое высказывание: «Человек, который рассказывает вам о себе — зануда; тот, кто рассказывает вам о других — сплетник. А человек, который рассказывает вам о вас — приятный собеседник». Я хотел бы поговорить не про экономику. Экономика — это такой взгляд на мир, определенный язык. А я хотел бы поговорить про вас, ваших детей и внуков, но в связи с тем, что начинает появляться на горизонте — с цифровой экономикой, которая так популярна. Надо признать, что наша великая страна была лидером технологического прогресса в 60-е годы. Потом темп стал убывать, потом — катастрофически падать, и теперь мы — технически отсталая страна, которая помнит о своих великих успехах. Цифровая экономика — это надежда догнать всех в один шаг, потому что в цифровой экономике мы еще не успели отстать. Поэтому я буду говорить о цифровой экономике и о людях, а начну с того, как все это взаимосвязано. Вообще, цифровая экономика — это не внедрение каких-то новых технологий. Технологии можно внедрить, а цифровую экономику не получить.

Исторический пример: первая промышленная революция началась с паровой машины Уатта, на основе которой Англия заняла первое место в мире и занимала это положение почти 200 лет. Но паровая машина была известна за 2000 лет до Уатта! Архимед построил паровой двигатель в Сиракузах. На площади в Александрии Герон Александрийский поставил работающую паровую машину — все люди это знали, но никакой экономической революции не происходило, почему? Потому что, во-первых, чтобы стать экономикой, технология должна преодолеть культурный барьер. До тех пор, пока люди считали, что свободному человеку достойно заниматься только войной, искусством, спортом и философией, невозможна была промышленная революция. Потому что раба не подпустишь к сложной машине. И только когда уже аристократы согласились, что покопаться в двигателе — почтенно, произошла великая промышленная революция.

В этом смысле мы преодолели культурный барьер с возникновением цифровой экономики тогда, когда появилось «поколение Z»: родились сначала «миллениалы» около 2000-го года, а потом «поколение Z» — около 2005-2006 гг., у которых вместо руки — смартфон. Которые сначала научаются работать на экране, а уже потом — говорить. Культурный барьер относится не только к нашим детям. Если вам приходилось забывать «гаджет» в соседней комнате, то вы начинаете чувствовать физическое неудобство. Даже старшее поколение уже заражено этой новой технологической культурой. Поэтому культурный барьер технология преодолела. Теперь вопрос: получится ли из этого новая экономика?

Когда говорят про цифровую экономику, обычно начинают про разные варианты биткойнов. Как написал мне один остроумный казахстанский экономист: «Мы-то с вами понимаем, что биткойн ждет крушение, но как нам будет обидно, если этого не произойдет!» В цифровых деньгах нет ничего особо нового. Новое, скорее, в другом: мы видим так называемую «уберизацию», когда оказывается, что можно не строить большие фирмы, а через сети связать многочисленные такси. Или массовая кастомизация — это что такое? Я бы сказал, что это воплощение русской мечты. Ведь со времен Лескова, описавшего Левшу, подковавшего блоху (он ее подковал, но танцевать она перестала), массового производства механических блох не произошло. В России всегда прекрасно делались уникальные малосерийные образцовые партии. А потом возникала проблема. Три месяца назад мы простились с академиком Жоресом Алферовым, который стоял со своей гетеро-схемой у истоков мобильной связи. Но ведь не мы лидеры мобильной связи. Так вот, массовая кастомизация — это великая надежда на то, что будет возможность сделать единичную копию с теми же издержками, что и тысячу экземпляров. То есть, не нужны деньги стартапу, не нужно «продаваться» большой компании, чтобы получить экономию на масштабе.

Оказывается, теперь люди что-то придумали, сделали сразу продукт и вывели через цифровые платформы на мировой рынок. Это надежда на то, что заработает человеческий капитал. В цифровой экономике человеческий капитал важнее денежного. Почему это радостно для России? Мы на 16-м месте в мире по качеству человеческого капитала. Не на первом. Но это недалеко. Потому что по качеству здравоохранения мы на 72-м месте в мире, на 42 месте мы по валовому продукту на душу населения, по производительности экономики. А тут всего на 16-м! И на верхушке этого человеческого капитала имеем такие «сливки», которые могут делать мир лучше. Поэтому давайте посмотрим, обоснованы ли наши ожидания.

Я сейчас покажу два слайда — это далеко не полный список Нобелевских лауреатов и новаторов, родившихся в ХХ-м веке в России. Тут литераторы, изобретатели, физики. Красным обозначены люди, которые покинули Россию и мозги которых «прорастали» в других странах. Видите, их немало. Осуждать их было бы грешно, потому что некоторые умы здесь превращались в лагерную пыль, а «там» прорастали. Как, например, Питирим Сорокин, который пытался вытащить на Запад Николая Кондратьева, великого экономиста, но в итоге Сорокин стал основателем первого в мире факультета социологии в Гарвардском университете, а по Кондратьеву до сих пор идут споры, что его теория больших циклов не доделана. Знаете, если не уничтожать ученых, может быть, они и доделают свои работы.

Почему Россия выплескивает мозги наружу? Две моральные максимы роились во второй половине 20-го века по поводу того — покидать или не покидать страну. Виктор Некрасов, увидев на Крещатике растянутый транспарант «Поднимем еще выше роль женщины в социалистическом сельском хозяйстве!» сказал: «Лучше подохнуть от тоски по Родине, чем от злобы на родных просторах». Но в это же время Владимир Высоцкий сформулировал свою знаменитую фразу по этому поводу: «Не волнуйтесь, я не уехал и не надейтесь — я не уеду». И то, и другое, с моей точки зрения, имеет основание. Но я из экономистов, поэтому я попробую сейчас объяснить — почему мы «выплескиваем» мозги, почему в стране мозги не умещаются?

И начну я с футбола. Это реальный случай: в 1994 г. на футбольном турнире Карибских стран были правила — в случае «ничьей» дополнительное время идет до первого забитого мяча; мяч, забитый в дополнительное время, засчитывается за два. Барбадосу для первого места нужно было обыграть Гренаду с разницей в два мяча минимум. На 83-й минуте Барбадос вел 2:0. Гренада отыграла один мяч. Счет 2:1, семь минут до конца матча. Команда Барбадоса забивает гол себе, чтобы получить дополнительное время. А что делает Гренада? Забивает гол себе. И дальше началась бомбежка своих ворот. Виноваты ли футболисты? Нет. Виноваты правила. Вот «выталкивание» российских мозгов связано именно с этим. Потому что мы имеем индекс человеческого капитала 16, индекс защиты прав собственности 122, индекс восприятия коррупции — 176, то есть, у нас институциональная среда устроена так, что люди здесь умещаются чрезвычайно плохо.

Могу показать это на примере образования, которое понимаю достаточно хорошо. Вот эта лестница — это то, как сейчас в России устроено образование. Начальная школа — наши дети отличаются умом и сообразительностью, мы в первой пятерке стран. Средняя школа — мы на 32-м месте. Высшая школа — там разброс огромен. Мой родной МГУ имени Ломоносова находится в первой сотне. Санкт-Петербургский университет находится во второй сотне. Наши молодые конкуренты бьются между пятой и четвертой сотней, но в среднем мы на уровне Канады, Испании — это не лучшая позиция для страны, которая имела великую науку и мощное образование в течение 250 лет. Однако, главная проблема даже не здесь. Когда мы начинаем выходить на рынок труда, выясняется, что мы стране не нужны! Мы имеем экономику ХХ-го века. Мы имеем производителей, которые не в состоянии выйти на международные рынки, в подавляющем большинстве. Поэтому, когда начинают указывать вузам, кого надо «производить», я напоминаю, что наши выпускники глобально конкурентоспособны. Покажите, где ваши фирмы на мировых рынках?.. Уйдите, не мешайте нам работать. Потому что экономика «тянет» образование вниз. Для сырьевой экономики такие люди не нужны. Поэтому нужно переворачивать всю систему.

Давайте посмотрим, что происходит с культурными установками в этой системе, потому что — чтобы менять институты, надо, чтобы были сдвинуты ценности и поведенческие установки. Иначе институты мы не сдвинем, они будут цепляться корнями.

Экономисты Данилов, Полтерович, Магнус и Савватеев в 2002-м году придумали тест: студент А списал у студента Б с его согласия. Студент С сообщил об этом преподавателю. Как оценить действия этих трех студентов? Исследования проводились тогда в России (в Москве), а также еще в трех странах: Израиле, Нидерландах и США. Что получилось? Все дружно осуждают списавших, но в разной степени. Наши говорят: «Как-то нехорошо», американцы осуждают в принципе. Все дружно осуждают доносчика. Наши осуждают резко — донос исключен русской культурой. Арсений Рогинский показывал мне материалы, что в 30-е годы, во время Большого террора Сталин требовал от органов НКВД поднять уровень народной поддержки этих репрессий, но не получилось. Всего 5% арестов на основании доносов, всего 5! У американцев другое, они не резко осуждают донос: «Ну, как-то нехорошо…» Раскол идет по линии — как относиться к тому, кто дал списать. Потому что американцы и голландцы считают, что человек нарушил правила, а мы с Израилем дружно полагаем, что «своему помог». Так вот здесь завязываются определенные культурные нормы, которые проявляются потом в том, защищаются ли права интеллектуальной собственности, можно ли применять одинаковые подходы к «своим» и не «своим»?

Я бы тоже так голосовал, как здесь, по России. Но ведет эта ситуация — сейчас покажу, куда. Мы продолжили этот эксперимент в МГУ в Институте национальных проектов, и исследовали с коллегами за 4 года 26 российских университетов. Все время задавали этот вопрос. Смотрите, что получилось: к третьему курсу люди перестают осуждать того, кто списал. Он же «свой». Ну, ворует, но свой же парень! Единственное место, где продолжают осуждать списавшего — Московский университет. Место, где по-прежнему считают, что труд, а не связи — источник успеха, — это Санкт-Петербургский университет. Поэтому в школе и в университетах мы имеем след, который ведет к тому, что оправдано воровство, не защищается интеллектуальный результат и так далее. С этим придется иметь дело.

Теперь посмотрим — что сама цифровая революция делает с людьми? Сейчас я могу говорить только о поколении «миллениалов», «поколение Z» еще не подошло к университетам. Но, между тем, это другие люди! Они отличаются тем, что у них сложности с концентрацией внимания. Это исследование Сбербанка 2016 года. 18 минут они «держат» внимание, а лекция в университете продолжается 90 минут. Поэтому, чтобы удержать внимание таких людей, я должен, фактически, каждые 20 минут либо анекдот «вбросить», либо как-то отвлечься, чтобы они снова могли «вернуться». У них есть сложности в работе с текстами — это поколение пишет, да, но пишет в сетях, короткими фразами или кусочками фраз, мемами. И складывается особый язык. А если учесть, что «Твиттер» и некоторые другие сети ограничивают количество знаков, то понятно, куда ведет этот «язык». В итоге — возникают сложности при работе с текстами — не теми, которые в коммуникации, а теми, которые в книжках, иногда ужасно многотомных. Сложности с принятием решений: для принятия решения нужно провести определенную логическую операцию. Нужно связать вещи, которые такому человеку связать сложно. Еще особенность: обязательность успеха — это следствие компьютерных игр. Компьютерная игра рассчитана на то, что вы можете добиться успеха, не затрачивая на это годы. Трудности — сигнал неправильно выбранного пути. Вообще-то, не они придумали фразу «Умный в гору не пойдет, умный гору обойдет», но сейчас это лозунг поколения.

Требуется же от них совершенно другое. Нужно системное мышление. Знаете, когда и математики, и финансисты и институциональные экономисты пришли к выводу, что мы имеем новые свойства поколений, я пришел к Ученому совету экономического факультета и сказал: «Коллеги, у меня для вас две новости. Хорошая — мы с вами будем востребованы до гробовой доски, потому что обладаем системным мышлением. Плохая — все равно все кончится плохо, потому что мы пока не знаем, как передать системное мышление следующим поколениям. А без системного мышления невозможны ни инженерные, ни научные, ни политические, ни культурные проекты». Но я хочу сказать, что у этого поколения есть новые свойства, которых нет у нас. Юлий Цезарь считался гением не потому, что был великим полководцем. Полководцев в истории много. Юлий Цезарь умел одновременно писать, диктовать и, видимо, командовать. Это 2000 лет считалось гениальностью. В нашем поколении этим свойством обладает Дима Быков. Его считают выдающимся человеком, но уже не гениальным, и я скажу вам, почему. Потому что в их поколении каждый второй одновременно общается в сетях, что-то гуглит и якобы слушает мою лекцию. Но когда я обратил их внимание на то, что «Вы же умеете делать то, что мы не умеем делать. Мы должны сосредоточиться, чтобы что-то решить», один из студентов ответил блестяще. Он сказал: «Да, мы делаем эти три дела. Но мы делаем их, как утка — она ходит, плавает и летает. Но все эти три дела она делает плохо». Вот проблема, которую нам предстоит решать. Это поколение, утратившее некоторые старые свойства, приобретшее новые свойства, но мы не знаем, как применить их в дело.

Еще я хотел бы сказать о том, какие вызовы цифровая экономика несет человечеству. В начале я говорил о, скорее, шансах. А теперь давайте поговорим о вызовах. Часто говорят о том, что есть угроза безработицы, есть угроза, что искусственный интеллект будет вытеснять естественный. Знаете, я сначала вас успокою — нет реальной угрозы безработицы. По опыту предыдущих промышленных революций видно, что происходит заметное смещение занятости, люди просто переходят в другую сферу. Пожалуйста: самый страшный случай, который обсуждают в России — когда Герман Греф сказал, что он уволил 5,5 тысяч юристов-аналитиков. Означает ли это, что занятость в Сбербанке упала? Нет. В каждом офисе Сбербанка вы можете обнаружить около терминала мальчика или девочку, и я вас уверяю — они там будут не только, пока пройдут доцифровые поколения. Это же удобно! В принципе, я бы мог набрать на терминале то, что нужно. Но я восхищаюсь, как они быстро и изящно это делают. Эта занятость надолго. Думаю, что этих людей больше, чем 5,5 тысяч по стране. Поэтому занятость — это не драма. Драма в другом. Дело не в лишних людях. Дело в том, чтобы не стать «лишним человечеством».

Что я имею в виду? Искусственный интеллект был игрушкой 20 лет тому назад. Его история началась в 1996 году, когда шахматная программа обыграла Гарри Кимовича Каспарова в блиц-турнире. И 20 лет не было никаких серьезных вестей про искусственный интеллект. Пытались работать с нейросетями, были какие-то проблемы, и вдруг в 2016 программа выигрывает у чемпиона мира в го. До этого программа проанализировала 2 миллиона партий в го. Но это еще цветочки! Ягодки в прошлом году наметились: в 2018-м году новая программа обыгрывает предыдущую программу! Причем, новая программа не анализировала 2 млн партий, она просто немножко поиграла сама с собой. Все. Искусственный интеллект встал на ноги и пошел сам. В чем опасность? Искусственный интеллект пройдет всюду, где есть алгоритмы, где есть известная последовательность действий.

А ужас в том, что вся система образования сейчас стоит на обучении: «делай раз, делай два, делай три». Так делают в жизни. Практически, мы выпускаем людей, которые будут вытеснены искусственным интеллектом. Это будет происходить в самых разных областях. Это может быть финансовый аналитик, психоаналитик, юридический аналитик и прочее. Всюду, где работает алгоритм. Как же быть? Где место для человечества в новой цифровой реальности?

Чем прекрасен МГУ? Там всегда рядом крупные ученые и совершено неожиданные опыты. Когда мы обсуждали этот вопрос конкуренции искусственного и естественного интеллекта, рядом оказался замечательный эволюционный биолог Вячеслав Альбертович Дубынин. Он сказал: «Знаете, лисы намного умнее зайцев. Но за тысячи лет они не смогли съесть всех зайцев. А почему? Потому что лиса не может рассчитать траекторию движения зайца. А знаете, почему? Потому что заяц сам не знает, куда побежит!» И это очень важное обобщение, потому что мы в данном случае — «зайцы», имеющие дело с «лисами» — искусственным интеллектом.

У нас есть то, о чем мы забыли — правополушарное мышление. У нас есть эмоциональный интеллект, есть интуитивные решения, которые мы принимаем, непонятно как, пока искусственный интеллект ведет свои гениальные многосторонние расчеты. Правда, математики и физики угрожают, что, если будет квантовый компьютер, то тогда будет совсем множественный сценарий. Но давайте пока соблюдать последовательность неприятностей. Поэтому я бы сказал, что на сегодняшний день для человечества выход состоит в том, что, во-первых, не погибнет тот, кто производит алгоритмы. Это пища, которой кормится искусственный интеллект. Поэтому у математиков в этом смысле колоссальные перспективы. А, во-вторых, будут выживать те сферы, где будет развиваться правополушарное мышление. Мы пока не очень понимаем, как это делать. Хотя, должен заметить, что у нас на экономическом факультете несколько лет тому назад мы, имея блестящих по математической подготовке ребят, начали программу, которую называем «Ремонт гуманитарного провала». Две недели назад был зачет, где наши студенты читали сонеты Шекспира, играли кусок из «Ревизора», кстати, Хлестаков был прекрасным… Так вот, как ни странно, это не самодеятельность. Это попытка найти альтернативные для человечества решения в конкуренции с искусственным интеллектом. В этом случае не исключено, что искусственный интеллект окажется партнером.

Хочу сказать, что мы нередко пытаемся учиться у Китая тому, чему учиться не надо. А вот чему надо — мы не замечаем. Два года назад на Втором Всемирном конгрессе по сравнительным экономическим исследованиям я слушал блестящий доклад профессора Джеймса Кунга из Гонконга — математический, эконометрический анализ того, как так называемый гражданский экзамен в Китае, придуманный Конфуцием, повлиял на качество человеческого капитала на столетия вперед. Почему определенные регионы в Китае являются развитыми по сравнению с другими? Ведь что такое гражданский экзамен, придуманный Конфуцием? Любой человек, который хочет стать чиновником, должен показать, что он владеет каллиграфией, стихосложением и так далее. 1300 лет этот экзамен был обязательным в Китае. Зачем такое? С моей точки зрения, это метод развития правополушарного мышления.

Теперь вопрос №2, поставленный развитием цифровой экономики, я бы сказал, что это — моральный вопрос. Я бы обозначил то, что написано на этом слайде, так: «Исполняем любые желания. Очень дорого». Дело в том, что последние 150 лет в мире и последние 25 лет в России одной из главных проблем человека является проблема выбора — когда мы в большом супермаркете обнаруживаем, что там не только большое количество продуктов, очень похожих друг на друга, но они еще все время «в условиях неопределенности». Так вот, цифровая экономика избавляет от этой проблемы, а предпринимателю обещает достижение главной его мечты — чтобы один и тот же товар богатому продать дорого, а бедному — дешево, по дифференцированной цене. Теперь это возможно.

Теперь возможно и решить проблему выбора за вас, потому что цифровая экономика составляет ваш профиль. Ваши привычки известны маркетологам даже лучше, чем вам, особенно, если вы активны в соцсетях. Поэтому вы замечали, наверное, что рекламные предложения чего-то, о чем вы говорили только вчера, неожиданно появляются в гаджете. Эта реальность будет только нарастать. И дальше возникает непростой выбор, потому что можно жить очень удобно и хорошо. Но в этом случае решать за вас будет кто-то другой. Да, он будет учитывать ваш профиль, но это решение будет приниматься не вами. Вы теряете свою «самость». Один мой знакомый руководитель лет 20 назад сказал: «Меня мои подчиненные хорошо знают. Они просчитывают, знают, какое решение я приму. Иногда я принимаю заведомо неправильное решение, потому что я решаю, а не они». И что мы в данном случае выберем — собственное право решать или удобство существования? Потому что впереди — удобство манипулирования.

Вообще, корень всей трагичности цифровой экономики состоит в развилке «Надо ли защищать персональные данные?» Могу привести пример большого успеха, который оплачен, на мой взгляд, не вполне приемлемым способом: расшифровка генома человека, огромный успех современной науки. Первая расшифровка стоила более миллиарда долларов США и была оплачена государством. Потом коммерческие компании довели расшифровку одного генома до 10 тысяч долларов. Слишком дорого для людей в этом мире. Сейчас расшифровка вашего личного генома будет стоить около 1000 долларов. А дает она прогноз болезней, предложения по профилактике, объяснения — как связаны те или иные явления вашего организма — очень полезная информация.

Но чем был оплачен путь от 10 000 долларов до 1000? Фармацевтические компании спонсируют, в обмен на ваши персональные дынные. То есть, доступность оплачивается потерей вашей защищенности. Кстати, в ноябре провели опрос по России, оказалось, что в России люди готовы защищать свои личные данные. С моей точки зрения, это хорошо. Защита персональных данных — серьезная вещь: пока мы не выработали другие механизмы защиты, пока мы понимаем, что наши данные могут оказаться бог знает, где — лучше не делиться ими. А что может произойти в перспективе с этим манипулированием? Мы всегда учили студентов, что тоталитаризм 20-го века — это исключение. То, что было в СССР, Германии, Италии, КНР — это исключение. Должно было быть удивительное стечение обстоятельств, чтобы это произошло.

А теперь это не так. Цифровая технология делает возможным как авторитаризм и демократию, так и теперь возможную цифровую консенсусную демократию и тоталитаризм. Кстати, 5/6 стран являются авторитарными в мире, остальные — демократическими, здесь ничего трагического, иногда они «перетекают» друг в друга. Но возможны и цифровая демократия, и цифровой тоталитаризм. Начнем с консенсусной цифровой демократии: когда не нужны парламентарии, министры. Вы фактически в сетях можете принимать решения. Сейчас референдум делают в Швейцарии и Калифорнии. Технически можно хоть каждый день это делать. Правда, вот сейчас был Брекзит — народное решение, которое ни один политик не может реализовать.

Другой полюс: цифровой тоталитаризм. В чем была проблема тоталитаризма 20-го века? Он был очень дорогим. Мы с Арсением Рогинским в Германии обсуждали вопрос исследования архивов Штази, политической полиции ГДР. По их статистике на одно дело наблюдения требовалось 17 человек. Просто завели на человек дело, стали собирать информацию. 17 человек! Тоталитаризм — дорогая система, как только рушится идеология — падает тоталитаризм.

А сейчас это очень дешево. В Китайской народной республике автономный Синьцзян-Уйгурский район уже создала цифровую идентификацию лиц, в ряде регионов действует социальный рейтинг, когда ваше поведение — то, что вы покупаете и едите; то, как вы общаетесь — является основанием давать или не давать вам кредиты, продавать ли билеты! Впереди угроза реального цифрового тоталитаризма.

Другой полюс пока не может решить проблему защиты персональных данных, но пытается. Защита персональных данных стоит очень дорого. Один из специалистов по компьютерной и информационной безопасности сказал недавно на обсуждении: «Стоимость разминирования никак не связана со стоимостью мины. Она связана со стоимостью того, что может погибнуть в результате взрыва мины». Поэтому все работы по кибербезопасности очень дорогие, и пока мир здесь не видит хороших выходов. Хотя должен сказать: что работает против тоталитарной тенденции? Цифровая платформа вроде Яндекса. Вы знаете, что не только вы рейтингуете таксиста, но и он рейтингует вас? Это важно. Образуются сети — как «Бла-бла-кар» — сети доверия людей на основе институтов взаимного рейтингования. Эти вещи тормозят движение к тоталитаризму.

Последнее, что хотелось бы сказать. Михаил Михайлович Сперанский, великий русский реформатор, вернувшись из путешествия в Европу, произнес знаменитую фразу: «Учреждения у них в Европе лучше, а люди лучше у нас». Я бы сказал уже не по наблюдениям и путешествиям, а по данным исследований, по рейтингам, по их сопоставлению, по индексам — у нас люди лучше, чем институты. Мы, действительно, имеем человеческий капитал значительно лучше, чем экономики с такими институтами, как наши. В мире есть два варианта: либо вы имеете плохие институты и низко качественный человеческий фактор, либо хорошие институты и высококачественный человеческий фактор. Но есть семь стран — среди них Аргентина, Украина, Словения — у которых человеческий капитал хороший, а институты плохие. Эти институты заняты, в основном, захватом ренты, а не созданием магнита для талантливых людей.

Так вот, мы рассчитываем в основном на то, что наши институты подтянутся к уровню человеческого капитала, а в жизни сейчас происходит другое. Уезжают люди наиболее образованные и талантливые, а втягиваемые — даже если это высоко образованные люди, композиторы или инженеры — из Средней Азии. Используют их не как композиторов или инженеров, а для дорожных работ. В этом смысле у нас тенденция другая. У нас человеческий капитал падает. На что в этих условиях может быть надежда? Конечно, на людей.

Надежда на то, что нам удастся, меняя образовательную систему, меняя ценности, занимаясь культурой, произвести новые элиты, которые будут обладать одним единственным основным свойством: они будут смотреть на 20 лет вперед. Тогда и удастся достигать чего-то и в проблеме конкуренции естественного и искусственного интеллекта, и в ситуации утраты права на выбор, цифрового тоталитаризма — с учетом тех возможностей, которые несут новые поколения. Я на это очень надеюсь.

Борис Долгин: Очень маленький вопрос: ситуация в цифровой экономике в какой-то степени создает ли хоть какие-то дополнительные шансы для исправления институтов так, чтобы они не мешали человеческому капиталу?

Александр Аузан: Да, создает. Опять вернусь к цифровой платформе: приход шеринговых платформ в российскую экономику, приход больших цифровых платформ типа маркетплейс: Али-экспресс, eBay — означает приход других правил игры, когда люди внутри платформ начинают вырабатывать взаимное доверие друг другу. Это первое. Второе: совершенно другие шансы для малого бизнеса. Потому что можно без денег, небольшими группами, со своими продуктами выходить на мировые рынки. Данные по Англии потрясают. Я думаю, что, мы, может быть, увидим такой процесс в России, причем, не факт, что о нем узнает российское правительство. Цифровая экономика, как любой вид экономики — это ведь не абсолютное добро и не абсолютное зло. Это некоторое явление, которое обладает теми или другими свойствами, вопрос — как мы ими научимся управлять.